Открыто ночи напролет / Давид Труэба

Abierto toda la noche / Открыто ночи напролет
David Trueba / Давид Труэба
Издательство Anagrama, 1999
236 стр.

Перевод фрагмента: Мария Ремпель, 2011

Как сказал Амброз Бирс, "семья – это единственное заведение открытое ночи напролет". И в этом романе актера и режиссера Давида Труэба, мы знакомимся с многочисленной и по-своему оригинальной семьей Белитре. Персонажи этой книги руководствуются исключительно позывами сердца, но не разума, превращая свою повседневную жизнь в экстравагантную трагикомедию.

Один

Если позволишь, я расскажу тебе, что нас ожидает после смерти. Подруга, мы обе знаем, что жизнь была неплохой штукой, так почему же должно быть хуже то, что наступает после нее. Теперь мне кажется очевидным, что смерть является естественным состоянием, а жизнь – случайностью. Разве существует более достойное оправдание для прихода смерти чем желание знать, что нас ожидает за чертой? И пускай не говорят: умер от рака или опухоли головного мозга. Пусть говорят: умер из любопытства.

Последнее письмо Эрнестины Бельтран Альме Белитре

Мать семейства Белитре пребывала на встрече с директором детского санатория Божья Благодать. Матиас, предпоследний из ее отпрысков, проходил здесь курс лечения. Как правило, ребенок проводил с семьей все лето, но на этот раз мать рассчитывала, что по окончании каникул им не придется сюда возвращаться. В новом доме, таком просторном, все будет проще, думала она про себя, убежденная в том, что держать двенадцатилетнего ребенка в изоляции от семьи было слишком жестокой терапией.

Директор центра придерживался иного мнения. «Разумеется любовь лечит, – говорил он ей, – но этого недостаточно. Наука верит в человека, но человек должен верить в науку. Ваш сын – клинический случай и должен быть подвержен соответствующему лечению. Синдром Латимера, не пресеченный до достижения зрелости, переходит в глубокую шизофрению параноидального характера». Ответ матери Матиаса был краток: «Я просто хочу, чтобы мой сын рос среди братьев».

Матиас ожидал свою мать сидя на кровати в своей палате. Предвкушая возвращение в семью, он едва спал этой ночью. С первым светом он поднялся и с методичностью, не свойственной его возрасту, принялся собирать свои вещи. Его сосед по палате, брошенный ребенок с заторможенными двигательными функциями и нарколепсией, проснулся от шума.

– Жаль что ты уезжаешь, я не хочу оставаться один.

– Да ладно, еще кого-нибудь заселят, – успокоил его Матиас. –  Я должен быть рядом с моей семьей. Хочешь я тебе еще раз альбом покажу?

Матиас обожал показывать свой семейный альбом с фотографиями. Им служила маленькая пластиковая книжка, подарок, приложенный к упаковке мюсли от Kellog’s, в которой Матиас расположил своих родственников в хронологическом порядке.

– Это дедушка Абелардо и бабушка Альма в день юбилея золотой свадьбы. Она кинулась в дедушку тортом, но промахнулась. Видишь пятно на стене?

– Это твой отец?

– Нет, это старший брат Фелисин. Сейчас ему двадцать восемь, но на этой фотографии ему меньше. Он уже не носит усы, они ему ужасно не идут. Однажды ночью, когда он спал, Начо их ему поджег зажигалкой.

– Это Начо?

– Нет. – На фотографии была видна спина полного молодого человека. – Это Базилио. Он не любит фотографироваться.

Базилио сейчас было двадцать два, он был на два года старше Начо, самого непослушного из всех, снова объяснял Матиас своему другу, который уже видел десятый сон. Потом шел Гаспар, четырнадцати лет, сам Матиас, двенадцати, и Лукас, девяти лет.

– А это моя мама. Скажи, красивая!

Мать оставила всех остальных членов семьи готовиться к переезду. Всех кроме Фелисина, старшего из шести братьев, находившегося на кинофестивале в Каннах по поручению газеты, на которую он работал критиком.

Во время погрузки Гаспар, в апогее юношеских переживаний, улизнул ото всех и погнал вверх по улице. Запыхавшись, он остановился у двери бара Висенте. Внутри дон Висенте обслуживал стойку, а его дочь Виолетта протирала столы мокрой салфеткой. Она была одного возраста с Гаспаром, у нее были длинные вьющиеся каштановые волосы, полные губы и заметные женские формы в ее четырнадцать лет. Гаспар влюбился с первого взгляда два года назад. Два года ожидания и любви снабдили юношу беспомощным мечтательным обликом и выразительным взглядом.

Виолетта дышала привлекательным четырнадцатилетним легкомыслием. В отличие от незадачливых юношей, сконцентрированных в этом возрасте на пробивающемся над верхней губой пушке, девочки со знанием дела дирижировали сентиментальные игры, по всей вероятности заучивая трюки на коленях у ласкового дяди или уступчивого отца.

Увидев Гаспара, она улыбнулась, вышла на улицу и встала напротив.

– Разве вы сегодня не уезжаете? – Гаспар кивнул не решаясь открыть рот. – Попрощаться пришел?

Гаспар пожал плечами. Она, казалось, забавлялась ситуацией, он молчал.

– Поцелуй меня что ли. Может я тебя больше никогда не увижу.

Гаспар приблизил к ней свое лицо и коснулся ее щеки, но Виолетта прервала невинное прикосновение, впившись губами в его рот.

Так Гаспар получил свой первый в жизни поцелуй. Без поэтических фраз ни музыки на заднем плане, даже без языка. Он не успел подумать ни о чем особенном, только чувствовал что не в состоянии удержаться на ногах ни потушить пожар на ушах.

– Надеюсь, ты будешь нас навещать, – сказала ему Виолетта и улыбнулась вместо прощания.

Гаспар так бы и простоял, высматривая ее за стеклом, пока бы не пустил корни и собаки не прибежали справлять свою нужду, но внезапно бросился бежать туда, откуда появился, сталкиваясь с прохожими, с этой иллюзией, которой страдают все влюбленные, представляющие себя бесплотными созданиями, способными проходить сквозь стены, что зачастую заканчивается сломанной переносицей.

Все остальные ожидали его стоя на пороге, готовые к отправлению. Маленький Лукас убедил грузчиков, чтобы ему позволили сесть с ними в грузовик. Отец предпочел ехать сзади на машине, тайно опасаясь, что задние дверцы могут раскрыться и все содержимое кузова окажется на дороге. Со всей вероятностью, это была навязчивая идея детских лет, травма, нанесенная 101 долматинцем. Он вел машину не подозревая, что его сын Лукас в этот момент отпускал неблаговидные комментарии в грузовике: «У папы есть сломанная тубмочка, и он вам скажет, что это вы ее разбили, чтобы вышло подешевле».

Гаспар ехал вместе с отцом, на коленях у Базилио и Начо. Ехал, прижав нос к стеклу. С левой стороны осталась позади выставка автодомов. Гаспар мечтал купить один из них и жить вместе с Виолеттой, разъезжая по автострадам. Он собирался избороздить Соединенные Штаты от одного конца до другого, оставляя записи о том, что с ними произошло, «как один из этих писателей beat». Но пока что до этого оставалось много времени. Пока что было достаточно повесить на стену своей новой комнаты карту Соединенных Штатов с ее легендарными названиями: Новый Орлеан, Миссури, Балтимор, Чикаго.

Феликс, глава семьи, припарковал машину на седом газоне, грузовик распахнул кузов навстречу подъезду. Каждый брат взял в руки самый дорогой сердцу объект и направился внутрь дома. Базилио, с его чемоданом с живописью и коробкой комиксов, от бесподобного Крумба до героического Спирита; Начо, с его гитарой и коробкой с книгами, в глубине которой скрывались порнографические фотографии, аккуратно накопленные на протяжении всего юношества. Лукас пересекал сад со своим аквариумом с разноцветными рыбками. Он шагал крайне медленно, чтобы не расплескать ни капли воды. Начо остановил его с полицейской проверкой.

– Так, что несем? – спросил он младшего брата.

– Дай пройти, дурак – сказал Лукас, пытаясь его обойти.

Но Начо снова переградил ему дорогу, засунул руку в аквариум и перед лицом истерического протеста девятилетнего брата засунул две пурпурные рыбки из Суринама в его голубые трусы. Лукас побежал, защищая аквариум, в то время как вода выплескивалась, обливая его сверху до низу. Уже в комнате, он вытащил рыбешек из трусов и вернул их в воду.

– Хорошо что не пираньи, – пошутил Базилио.

– Начо хотел их убить. Чертов ублюдок-идиот-недоделанный.

Он уже спускался по лестнице с жаждой мести. Следуя за ним, Базилио предупредил:

– Не деритесь, пока не закончим переезд.

Нет друзей у мертвецов / Луис Гутьеррес Малуэнда

Luis Gutiérrez Maluenda / Луис Гутьеррес Малуэнда

Los muertos no tienen amigos / Нет друзей у мертвецов

Опубликовано в Испании в 2011 г. 
206 страниц, 240 тыс. Знаков

Неудачливый и некрасивый частный детектив по кличке Хампфри вынужден спасать своего друга от цыганской мафии и расследовать убийство соседа, когда неожиданно и под ритм джаза в его жизни появляется долгожданная и пышногрудая любовь.

Перевод с испанского Марии Ремпель

Зачастую только чувство юмора помогает преодолеть страх

Маргерит Юрсенар

Это ночь была идеальной чтобы умереть. Полярный холод взбирался по влажности, плывшей из порта, и пробирал кости, проникая через малейшие кожные отверстия того, кто не догадался хорошенько утеплиться. Небо, набрякшее тяжелыми дождевыми тучами, не позволяло увидеть четыре тщедушные здезды, которые каждую ночь проглядывали скозь прорехи городского загрязнения. Где-то наверху сумасшедший джазовый барабанщик бессмысленно стучал по интрументу, чья дробь улетала и прыгала от тучи к туче, в то время как всполохи молнии провожали своим светом падающие капли дождя, пока они не разбивались на асфальте.

Это была идеальная ночь чтобы покинуть эту собачью жизнь, но мужик в пожелтевшем анораке не принял во внимание этот фактор, когда навсегда выбывал из списков муниципальной переписи. В основном потому что две пули в живот и последующее кровотечение этому восприпятствовали. Кровь прибывала из раны, но непромокаемый приталенный анорак не давал ей выхода. Местная полиция появилась в переулке, чтобы убрать очередного алкоголика, которые частили в закоулках Раваля, когда сотрудники с удивлением обнаружили бездыханное тело и, греша на сердечный приступ, расстегнули анорак чтобы произвести искусственное дыхание. Тогда кровь нашла дорогу среди булыжников грязной мостовой, смешалась с кошачьей мочей, рвотой от дешевого вина и другими типичными для района продуктами жизнедеятельности.

Это было в высшей степени неприятное зрелище, хотя, надо признаться, мужику в анорке было уже все-равно.

Один

Изгибистая красавица, которая оказалась этой ночью в моей постели, пыталась ознакомиться язычком со всеми точками моего тела, куда только могла добраться. Ее киска ласкала мой живот, а ее жесткие соски задевали мою шею, она накинулась на мою левую мочку и, нежно покусывая, прошептала: «Дзззззинь!».

Я странно на нее посмотрел, она страстно ухмельнулась, прикрыла мне рот своими пальцами с крашеными ноготками и повторила: «Дззззинь!»

Теперь она сама казалась удивленной и снова открыла ротик: «Дзззззинь!»

Я проснулся, в злобе, и протянул руку, нащупывая телефонную трубку, которая настоятельно уворачивалась. Почувствовал как холод взвился и заскользил от пальцев к шее. Наконец, схватил телефон и вежливо поприветствовал:

—Алло, черт возьми, алло. Что такое, кто это?

Воспитанный голос моего друга комисара Хареньо попытался меня успокоить:

—Извини, Хампфри. Знаю, что не время беспокоить, но ты мне нужен, в морге и прямо сейчас.

Я посмотрел на будильник, на котором улыбающийся Микки Маус указывал руками на цифры два и три.

—Твою мать, Хареньо, ты знаешь который час?!

—Три утра, Хампфри. Как для тебя, так и для меня три часа утра. Давай, одевайся и приезжай.

—А можно узнать, на кой мне сдался морг именно сегодня и именно сейчас?

—У меня тут труп...

—Вот это да, Хареньо, у тебя там труп! Знаешь что, я тебе его дарю, можешь делать с ним что угодно, потому что твой друг Хампфри сейчас снова будет спать. И видеть сны о приятной девушке. У меня — девушка, Хареньо, хоть и во сне, но и меня есть девушка! А ты все испортил. Спокойной ночи, в другой раз мы с тобой обязательно встретимся.

—Боюсь что убитый был твоим другом, Хампфри. Мне нужно чтобы ты его опознал, и мне нужно это сейчас, а не завтра, не в другой раз, а сейчас. И прекрати выпендриваться, а то я начинаю терять терпение.

Голос комисара приобрел профессиональный тон, который не обещал ничего хорошего моей лицензии, постоянно находившейся под подозрением, так что я решил не грубить. В конце концов, на то она и дружба.

То, что погибший был моим другом, вызывало сомнения. Моих друзей не так-то просто ликвидировать, хотя бы потому что когда Смерть появляется на горизонте, они дают деру.

Я одевался, а моя богатая формами девушка необратимо растворялась в тумане сна, который я уже не рассчитывал увидеть вновь. Не потому что я редко сплю, а потому что даже во сне мне редко удается затащить девушку в постель.

В морге меня ожидали комиссар Хареньо, из отдела убийств, и Сержант Гарсия. Нос Хареньо был похож на покрасневшую от холода луковицу, которую он часто сжимал, выдавая нестерпимый зуд, вызванный аллергическим приступом.

—Что, Хареньо? Оставил дома свой волшебный японский спрей?

—Хуже. Министерство Здравоохранения решило его запретить из-за нехватки информации о каком-то компоненте. Ну, давай к делу. Знаком с Эдуардо Лопесом? Работает официантом в Мире Ночи.

—Конечно, это мой сосед по подъезду.

Сержант Гарсия решил что нашел самый подходящий момент чтобы продемонстрировать владение глагольных времен:

—Был твоим соседом, Хампфри, теперь он мертв. — Как есть, прямо-таки  учитель морфологии, наш Сержант Гарсия.

Эдуардо Вурдалак, как его звали в районе, за его бледный цвет кожи. Его ночные смены вынуждали его спать большую часть дня, так что солнце для не превратилось в экзотический фрукт. Правильно, он был моим соседом.

Когда Сержант Гарсия сообщил мне о его смерти, в первую очередь я спросил себя, может ли лицо Эдуардо быть еще белее чем при жизни.

Странная мысль, но скоро мне предоставилась возможность ее проверить.

­­­―Идем, Хампфри, нужно опознать тело.

Последний раз когда мы пересеклись на лестничной площадке, Эдуардо проводил меня очередным гейским комплиментом. Каждый день по-разному, у него был богатый репертуар: то его возбуждало мое зверское лицо, то мой заброшенный вид вызывал у него желание обнять меня своими волосатыми руками; в ответ я угрожал начистить ему рыло или что-нибудь в этом роде. На самом деле это была старая шутка, к которой мы уже привыкли. Помню с предельной ясностью его слова, произнесенные с типичным южно-испанским акцентом, когда он спускался по лестнице: «Хампфри, красавчик, вот увидишь, как обозреешь меня в неглиже, непременно в меня влюбишься».

Эдуардо Вурдалак был абсолютно гол внутри своей ячейки в морге. И он мне совершенно не понравился, хотя, наверное, две дыры в его животе серьезно этому воспрепятствовали.

―Да, это он ― услышал я свой голос, который казалось бы происходил из того места, где не было так смертельно холодно и где Вурдалак продолжал поджуживать меня своей изысканной лестью со своим неизменным акцентом, а я угрожал ему разборками, без злобы и не всерьез.

―Его убили этой ночью, был найден муниципальной полицией в переулке. Завтра будет отчет из баллистики. Эти милые дырочки могли сделать только Магнум, скорее всего заряженные в Кольт Анаконда сорок четвертого калибра.

Сержант Гарсия – ветеран отдела и все знает. Помимо этого, он  ― главный козел, самый агрессивный и самый способный из всех сотрудников отдела.

Нетрудно догадаться, что он пользуется любой возможностью, чтобы продемонстрировать свои знания. Ему недолго осталось до пенсии, поэтому он плюет на иерархию и не стесняется в проявлении плохого характера, всегда когда ему заблагорассудится. А это происходит чаще, чем хотелось бы его начальниками.

Он поступил в государственную полицию после службы в Легионе, где дошел до ранга сержанта. В его первый день кто-то у него спросил кто он такой, и он по привычке ответил: сержант Гарсия. Так он и остался с рангом, которого в полиции не существует.

―Скорее всего Гарсия прав, Хампфри. В любом случае, надо дождаться заключения баллистики.

―Кольт Анаконда сорок четвертого калибра. А Баллистика пусть хрен сосет ― проворчал Гарсия рассматривая тело молодой женщины, которую только что вытащили из моря ―. А эта покончила собой, хотя не знаю,  чем она захлебнулась, водой или дерьмом в порту.

―Сержант, проявите уважение.

―Есть, сеньор. Как изволите, сеньор. А баллистика пусть сосет хрен, со всем уважением.

―Последний раз говорю, Сержант, оставьте в покое Баллистику, хотя бы ради неоценимой помощи, которую они нам окажут, когда вы уйдете на пенсию.

Молчание в Деррисе / Бартомэу Круэльс

No hay para tanto / Ничего страшного! / Подумаешь!

Вариант названия: Silencis de Derris / Молчание в Деррисе

Bartomeu Cruells  / Бартомэу Круэльс

Опубликовано в Испании в 2010 г.

156 страниц, 188 тыс. знаков

Жанр: историческая криминальная интрига, драма

В начале XX в. в горном поселке происходит зверское убийство пастуха. Местные жители отказываются содействовать следствию, но их переписка на протяжении целого столетия раскрывает читателю детали преступления и его участников. Панорама испанской истории раскрывается в этом изящном, почти классическом, романе.

Перевод Марии Ремпель

1909

Письмо Жосефины Минщот, адресованное ее родителям в Жиа (Верхняя Рибагорса), отправленное из почтамта в Эстерри Д'Анэу (Пайарс Собриа) в сентябре 1909 г.

Деррис, 13.12.1909

Дорогие матушка и батюшка:

Надеюсь, что при получении этого письма вы пребываете в добром здравии, как и я. Желаю вам счастливого Рождества и чтобы в наступающем году все у вас было хорошо.

Вот уже два года как я не посылаю вам весточки. Долгое время я думала, что уже больше никогда не стану с вами разговаривать, но сейчас я нахожусь в отчаянном положении и не хотела бы из-за гордости бежать от вашей помощи. Я пишу вам чтобы сказать, где я нахожусь, и чтобы рассказать все что со мной произошло с тех пор как сеньор Карранкла взял меня на службу и увез с собой из деревни. Я хочу поведать вам мои страдания и тронуть ваше сердце, чтобы вы откликнулись на зов вашей дочери.

Когда мы покинула Жиа, сеньор Карранкла привез меня в Балагер, огромный поселок с полноводной рекой, и устроил меня в одном доме. Доме, в котором жила семья, но не его. Это была бездетная семейная чета, которая ютилась в комнатушке на первом этаже, рядом с кухней. Как смотрители. Сеньор Карранкла отвел мне комнату на верхнем этаже, где размещался он, когда приезжал, что происходило не так часто. Смотрители накрывали ему стол и убирались в доме. Я была нужна ему вовсе не как служанка.

Вы, матушка и батюшка, должны были догадываться, почему сеньор Карранкла так настаивал чтобы я ему служила. Я же, должна признаться, не была к этому готова. Я не думала, что эти вещи так происходят. Потому что я сразу поняла, какие услуги от меня ожидались, которые предлагаются не днем, а ночью, думаю, вы понимаете о чем я. Я такого не ожидала, но меня не покидает мысль, что вы знали куда меня отправляли. Хотя я понимаю, что бедность вас подтолкнула к этому шагу, превратить меня в рабыню. Мне бы только хотелось знать цену. Я была продана на вес или за договорную цену? Проклятые деньги! Надеюсь они пошли вам на пользу.

Первые дни были ужасными. Сеньор Карранкла причинял мне сильную боль и просто с меня не слезал. Он был неутолим. Со временем я стала привыкать. Я научилась делать так, чтобы было не очень больно и начала переносить его напор с «профессионализмом», и вскоре мне стало все равно.

Через два месяца в Балагере сеньор Карранкла убедился в том что я не сбегу и привез меня в Барселону, купил мне много новой одежды и поселил меня в квартире на улице Байлен, на окраине. Он дал мне какие-то деньги на проживание и предупредил, что будет навещать меня время от времени.

Барселона еще больше Балагера. Здесь повсюду новые дома, высокие, в них на каждом этаже живет одна семья. Люди понаехали разные, одни, чтобы работать на фабриках, другие – чтобы бить баклуши, не все хотят трудиться. Тут много нечестных людей, которые только и ждут как обмануть доверие других. Для меня это все в новинку. У нас в поселке я никогда бы себе не представила, что люди могут жить в этаком муравейнике. Никогда бы не представила, что я окажусь в большом городе, ни тем более, матушка, что стану игрушкой богача.

После всего что я видела а Барселоне, возможно я должна расценивать ваш поступок как нормальный и не придавать ему такое значение. Я видела других как я, «любовниц» или «содержанок», как здесь говорят, они гордятся тем что оставили бедность позади взамен на периодические ласки со стороны какого-нибудь состоятельного сеньора.

Я не была нищей, но время, проведенное в Барселоне, я старалась использовать с умом.  Я быстро поняла что сеньор Карранкла приходит только в определенные дни, так что я знала когда его ждать, а когда нет. На те небольшие деньги, какие он мне давал, я содержала дом как ему нравилось, покупала еду и платья, которые были ему по вкусу.

Привыкнув к Барселоне и пользуясь определенной свободой действий, я решила, что смогу жить самостоятельно и что мне нужно было сбежать от Карранклы. Мне казалось что пользуясь моей внешностью и приличной одеждой я смогла бы устроиться продавщицей в лавке или большом магазине в центре Барселоны. Но я была неграмотная, мне не хватало хороших манер, навык общения с покупателями, в общем, всего того образования, которому не учат в деревнях. Я не собиралась работать в богом забытой фабрике. Вы даже не представляете сколько молоденьких девушек как я работают по четырнадцать часов в сутки на ткацком станке, и за меньшие деньги, что мне дает Карранкла.

Кроме того, в самом начале я не придала этому значения, но время не примянуло мне напомнить. Когда на второй месяц не началось кровотечение, я поняла что была беременна. Я очень боялась гнева сеньора Карранклы. Я не хотела, чтобы он причинил мне зло, ни моему дитю. Если уж мне суждено было зачать таким образом, так хоть спасти ребенка от руки этой свиньи.

Поэтому я постаралась сделать все возможное чтобы исчезнуть из квартиры на улице Байлен и из любого другого места, где меня мог найти Карранкла.

Я нашла Общество Продавцов в Продовольственных Магазинах, на улице Молес. Там ко мне очень хорошо отнеслись. Каждый вечер там давали курсы юным продавцам, и я никогда не пропускала занятий, пытаясь научиться тому, чего не знала.

Поскольку у меня было свободное время, я посещала курсы каждый день, когда не приходил Карранкла. В Обществе Продавцов я подружилась с молодым человеком, который с самого начала был очень внимателен ко мне и учил меня разным вещам, читать газеты и понимать, что на самом деле означали новости. Ему нравилось когда мы прогуливались по Рамбле, спускаясь по улице до пристани. Он всегда был весел и брал меня за руку, но когда мы приближались в пристани, он вдруг заметно грустнел. Однажды я спросила почему, и оказалось, что его собирались завербовать и он опасался, что его отправят в Африку. Говорили, что там мусульмане убивали наших солдат без жалости.

Амадеу, так звали юношу из Общества Продавцов, говорил что в Африке мы ничего не потеряли, и что это война шла из-за денег, которые богачи могли зарабатывать, продавая товары армии, и из-за мании величия парочки генералов, которые еще не оправились после Кубы и Филиппин. Я думаю, что в чем-то он был прав, потому что я начинала понимать, что деньги были причиной всего.

Когда меня полюбят / Жорди Марискаль

Jordi Mariscal/Жорди Марискаль

Cuando ellas me quieran/ Когда меня полюбят

Опубликовано в Испании в 2010 г.

144 стр; 120 тыс. знаков

Жанр: романтический, юмор

Кратко: мексиканский парень рассказывает странные, смешные и непредсказуемые эпизоды своих любовных похождений. Пять историй, последовательные во времени, единые по стилю и оригинальные по содержанию. 

Перевод с испанского Марии Ремпель

 

Проблема заключается в следующем: чтобы быть счастливыми нам нужна уверенность, в то время как чтобы быть влюбленными нам нужна неуверенность.

«Любовь живет три года», Фредерик Бегбедер

Пролог

Теперь я могу смотреть на небо, на облака, бредущие без цели, и мне хорошо. Я даже перестал плакать, как раньше, в университетские годы в Мехико, или в период учебы в Лондоне, или в путешествии по Европе, когда влюбленность мне казалась неизбежной чредой природных бедствий.

В то время мое сердце переживало взлеты и падения; когда я знакомился с девушкой, которая мне нравилась, я чувствовал неумеренную страсть, до такой степени, что мое окружение становилось для меня необычайно красивым, даже дерево с опавшими листьями казалось мне веселым и завершенным. Меня не волновало место или ситуация, если она завораживала меня своей улыбкой, своими глазами и фигурой – всегда по высоким стандартам – и своим разговором. Мы могли бы танцевать в каком-нибудь грязном баре под музыку хип-хоп – которую я терпеть не могу –, или прогуливаться в парке на закате дня. Было все равно где; главное было чувствовать себя счастливым идиотом.

Были у меня и любовные неудачи: из-за расставаний, несовместимости или моей глупости, среди прочего. И как я их преодолевал? Пьянствуя; бессмысленно расхаживая по улицам или предаваясь слезам. Лучшим лекарством было вести дневник. Я начал его с чисто терапевтическими целями. Никто мне не сказал: «Попробуй, тебе пойдет на пользу, дневник тебе поможет избавиться от депрессии, с ним ты перестанешь смотреть на мир как на беспросветный тунель». Нет. Никто не приблизился ко мне с такими словами. Ни мои родители, ни мой брат, ни двоюродный брат, ни друг не сказали мне «пиши»; более того, никто из них не знает о существовании моего дневника. Я его хорошо прятал, как татуировку, которую не хочется никому показывать.

В этом году я его перечел и нашел истории о девушках, в которых я влюблялся и которые оставили след в моей жизни. Так я обнаружил мои достижения и промахи студенческих лет. Я выбрал пять историй для этой книги. Надеюсь, что в них, читатель, ты найдешь моменты, которые заставят тебя задуматься или просто тебя развеселят.

Глория

Приближалась годовщина нашего знакомства с Глорией. Было первое воскресенье сентября, и небо Мехико сияло солнцем и радостью. Хотя над горами, на западе, расплывались пушистые тучи, которые могли пойти к городу или направиться в другую сторону, чтобы разрядить свою досаду, свой дождь.

С чувством собственной важности, я устроился в моем сером «Гольфе». Мне нужно было ехать в имение Сан Рамон, в Тлакскале, одно из немногих, в которых до сих пор производили пульке[1]. Я собирался написать статью для газеты «Реформа». Я был полон энтузиазма: это был бы третий заказ от редакции.

Я заехал за Глорией. Она села в машину, сказала «привет» и быстро меня чмокнула. До этого мне пришлось попотеть, чтобы она согласилась составить мне компанию, потому что она была приглашена на день рождения Вероники, подруги по факультету. Сегодня на ней была белая блузка без рукавов, скомбинированная со  штанами хаки, как у разведчицы. Мне понравился ее стиль.

По дороге она большей частью молчала, помню, что когда мы выехали из города, она сказала: «Если на научишься уступать, никогда не сможешь с кем-то жить». Если ей что-то не нравилось, она становилась резкой. После этих слов я подумал что лучше бы я ее не звал с собой. Если честно, она не особо мне уступала; вот уже четыре четверга подряд она встречалась с Вероникой и другими фактультетскими подружками, в плане «между нами девочками». Что означало «между нами девочками»? Я представлял ее с Вероникой, с улыбкой на губах, коктейлем в руках, созерцая какого-нибудь здорового парня с телом Рембо и длинными волосами, как рокер из тренажерного зала, в глубине бара. Не помню, что я ответил. Может сказал «да, ты права» или просто кивнул.

Прошло почти три часа с тех пор как мы выехали из дома. Мы ехали по дороге, заполненной грузовиками и запущенными машинами семидесятых и восьмидесятых годов выпуска, извергавшими клубы дыма и хладнокровно продвигавшимися вперед. «Не может быть, что до сих пор существуют такие машины», сказал я, сытый по горло черепашьей скоростью в нашем ряду. «У большинства не хватает денег чтобы купить новую – сказала она нахмурив брови –. Как будто ты не знаешь, в какой стране мы живем. Такой «Гольф» как у тебя – это роскошь. Я промолчал, высматривая возможность для обгона.

Согласно полученным инструкциям, проехав бензозаправку и окрашенный в желтый цвет погреб, мы должны были попасть на перекресток, от которого начиналась проселочная дорога, ведущая в имение Сан Рамон. Перекрестка не наблюдалось, и я обратился к человеку который шагал вдоль трассы. «Вон там, немножко осталось», сказал юноша в кепке Янки. Мы поехали дальше. На перекрестке мы выбрались из машины чтобы размяться и подышать свежим воздухом. Посмотрели на небо – собирались тучи. Глория сказала: «Будет дождь, ливень», а я как метеоролог возразил: «Покапает немножно. Дожди начнутся через месяц». Пока мы обсуждали климат, подъехала зеленая «Бразилиа» с вмятинами по всему корпусу. Из нее высадилось целое семейство, три ребенка побежали к кювету и принялись справлять нужду. Судя по скорости, они ждали этого момента весь день. Я спросил у отца, толстого усатого мужчины, вела ли эта дорога в Сан Рамон. Он сказал: «Да, это она. Следуй вдоль эвкалиптов, и на четвертом километре будет усадьба».

Снова в пути. Дорога оказалась крайне ухабистой. Машина тряслась как миксер на максимальной мощности. Ехать приходилось медленно, потому что у «Гольфа» низкая посадка, и подвеска билась об неровности. Глория молча смотрела вперед.

–Ты проехал, мы слишком долго едем – очнулась Глория и пожаловалась на головную боль.

В конце дороги показался крутой поворот, и там, как и сказал водитель «Бразилии», находилось имение. Наконец. Вход венчала арка, охраняемая двумя величественными львами из штукатурки.

Моя задача была простой: поговорить с хозяином, сделать заметки, вернуться в Мехико и написать статью. Дела, однако, сложились по-другому. Никто нас  не встретил, не было даже типичного голодного пса, чтобы обнюхать колеса автомобиля. Дом казался заброшенным: сухая трава вдоль стен, три плачевных акации и белый облупившийся фасад с щелями. Это было то самое выдающееся имение из книги «Знаменательные мексиканские имения XIX века»?

–Пойдем же – подбодрил я Глорию легким поцелуем.

Мы вышли из машины и направились во двор. В верхней части этого неоклассического сооружения была гравюра со следующей надписью: «Кто ищет, тот найдет».

–Есть кто-нибудь? – крикнул я.

Мой голос вызвал эхо.

–Не кричи так сильно – поморщилась Глория, но я продолжил, пока не отворилась маленькая дверца. Из-за нее высунулся мужчина небольшого роста и с чертами индейца.

–Здрасте – сказал смотритель (по всей видимости).

–Я ищу сеньора Эустакио Переса.

–Вы имеете в виду дона Эустакио?

Я кивнул.

–Сейчас позову хозяина – сказал и исчез.

Единственное живое существо в этом гигантском дворе была курица, которая искала червяков и зерна среди камней. Так как на завтрак я съел один тост с кофе, я почувствовал себя голодным как эта курица. Глория пристроилась в грязном окружении фонтана. Оттуда она смотрела на небо в своих темных авиаторских очках. Ее груди целились вверх, а солнечный луч, прорвавшийся среди туч, падал на ее белую шею. Вид был красивый, как будто она была знаменитой артисткой накануне концерта, но я знал что на самом деле ее кожа покраснеет и она будет жаловаться по возращении домой. В любом случае, мне нравилось наблюдать за ней, такой чувственной, погруженной в себя.

Через какое-то время смотритель вернулся и попросил следовать за ним на второй этаж. Когда мы шли по длинному коридору, откуда ни возьмись выскочил петух и своим «кукареку» здорово нас испугал. «Гребаный петух», сказал смотритель. Мы попали в обширную комнату с ковром в дырочку, в глубине которой двое мужчин сидели и смотрели черно-белый телевизор. Один был толстый, старый и с усами; другой – худой, надменный и серьезный; у последнего был пистолет в кожаной кобуре на поясе.

–Дон Эустакио – провозгласил смотритель, обращаясь к старику –, вот эти молодые люди.

Старик, в ковбойских сапогах, встал, пожал мне руку и поцеловал Глорию в щеку. Велел смотрителю принести нам два стула, сел и сказал: «Начинается».

И вот мы сидим и смотрим фильм пятидесятых годов в комнате лишенной всяческого убранства, едва освещенной, и с двумя сеньорами, которые совершенно не обращают на нас внимания.

Фильм был про сына владельца имения, который после смерти отца возвращается, чтобы вступить в права владения. История происходит как раз в этом имении, Сан Рамон. В сцене, в которой сын получает ранение, Эустакио покатился со смеху. Мы натянуто улыбались.

–Сказать ему зачем мы приехали? –спросил я шепотом у Глории.

–Пока нет, пусть закончится кино.

Мужчина с пистолетом покосился в нашу сторону.

Минут через двадцать, Эустакио, наконец, обратился ко мне:

–Какое красивое было имение! Только посмотрите, гюэро[2], какое красивое!

–Да, очень – сказал я, но Эустакио снова уставился в экран телевизора. Время шло и я начинал терять терпение.

–Послушайте, это я вам звонил по телефону. Из «Реформы».

Он был погружен в киноленту. Сколько раз он ее уже видел?

–Погодите, гюэро –помедлил он с ответом –. Сейчас вас отведут в погреб, чтобы вы посмотрели, как делают пульке.

Затем он указал мужчине с пистолетом:

–Пруденсио, отведи молодого человека в погреб. И скажи Клотильде, пусть приготовит обед – Он посмотрел на меня с улыбкой –. Вы останетесь пообедать, разве нет?

–Мы не можем... – ответил я, несмотря на пустой желудок.

–Как «не можем»! Быть жалким вредно для здоровья. Вот увидете какие вкусные энчиладас[3] здесь едят – И похлопал меня по спине –. Пока готовится обед, посмотрю конец фильма.

---

[1] Pulque – Местный алкогольный напиток, белый и густой, ферментируется на основе сока агавы.

[2] Güero – В Мексике, просторечное обращение к блондинам.

[3]Enchiladas  – Кукурузные лепешки с мясной начинкой.

Небольшая проблема / Ана Виладомиу

Ana Viladomiu / Ана Виладомиу

Un pequeño problema / Небольшая проблема

Опубликовано в Испании в 2010 г.

208 стр.; 350 тыс. знаков

Жанр: романтический, юмор

«Секс в большом городе» по-испански. Измена, увлечения, дети и финансовые проблемы, которые главные героини собираются поправить, получив наследство от умершей подруги.

Фрагмент романа. Перевод с испанского Марии Ремпель, 2011

Карола

Могло со мной произойти что-то более ужасное? Остаться без гроша из-за такого негодяя...

― Сеньорита?

Стоя, придерживаясь руками за прилавок магазина, я посмотрела на примеречную кабину. Два глаза изучали меня из-под очков, придерживавших занавеску.

― Сеньорита, будьте любезны, не  могли бы вы подать мне  тот пиджак с витрины?

Я силилась в применении спокойного и любезного тона:

― Пиджак с витрины – это последняя модель с лацканами, что у нас осталась. В любом случае, это маленький размер.

― А какая-нибудь другая модель в этом стиле?

― Посмотрите на вешалке вдоль стены, рядом с пальто.

«Кто делает все что может, не обязан делать больше», говорила моя мама, убежденный последователь этой идеи. И ведь с раздражением и хроническим недосыпанием было невозможно симулировать малейший интерес. И все из-за этого проныры, моего бухгалтера. Мерзавец. Высококлассная ворюга. Шакал, который сейчас, должно быть, пирует за мой счет неизвестно где.

 ― Кхе кхе...

Это нечестно, вкалывать с двадцати лет как рабыня, чтобы к сорока остаться без гроша.

― Кхе кхе... Извините, нет ли у вас похожего пиджачка, только чуть потолще?

Сеньора, среднего возраста и крепкого телосложения, выбрала себе достаточно смелую модель и махала ей в воздухе как охотничьим трофеем. Я прикинулась погруженной в наведение порядка в ящиках.

― А другого цвета?

Я продолжала играть в глухонемую.

― Сеньорита, а вы уверены что пиджак с витрины маленького размера?

Покупательница откашлялась и не дожидаясь ответа, направилась в примерочную с очередной порцией вешалок.

Я оторвала взгляд от ящика и заметила ее слоновьи щиколотки. Кошмар, природа с ней нехорошо обошлась. Близорукая, с широкими щиколотками и, вдобавок, настоящая зануда. И ведь с тех пор как она зашла, как минимум час назад, она не переставала спрашивать и просить. Перемерила уже полмагазина.

Перед тем как исчезнуть в примерочной, она обернулась:

― Интересно, а что в этих коробках, которые только что принесли?

Ну неужели не понимает что в этом маленьком помещении, если я начну разбирать ящики, все окажется вверх дном? Неужели я должна ей объяснять, что мы раскладывает новые партии товара после закрытия магазина?

Я была уже на грани, когда зазвонил телефон. Женский голос мне сообщил:

― Подождите, не кладите трубку, соединяю вас с нотариусом, сеньором Барсело.

Барсело, Барсело?.. Убей не помню никого с такой фамилией.

― Карола, это я, Мигель Барсело, помнишь? Двоюродный брат Мириам.

Вот это номер! Конечно, Мигелито! Совсем забыла.

― Ты занята? Позвонить попозже?

Если мне не изменяет память, последний раз я видела Мигелито на похоронах Мириам, и это произошло ни много ни мало двадцать четыре года назад. Тогда он учился праву на втором или третьем курсе, и все его лицо было в прыщах. Даже максимальным усилием воображения я не могла представить его возмужалым нотариусом.

― Да да, я слушаю.

Оказалось что Мириам, незадолго до смерти, попросила вручить подарок мне и Рите, ее лучшим школьным подругам, в день, когда нам исполнится сорок пять, и поскольку оставалось два месяца до этого события, Мигель «приступил к нашему уведомлению» (дословно).

Я внимала открыв рот. Сколько лет я уже не слышала чтобы кто-то упомянал имя Мириам? Последний раз, помнится это были ее родители, когда я поехала в Нью-Йорк и заявилась без приглашения у них дома. Или ее сестры ее вспоминали... В любом случае, прошло столько времени.

Я открыла сумку и выудила бутылку с водой. А Рита? Что с ней сталось? Где она теперь живет? Поженилась она в итоге с тем фраером? Сколько книг опубликовала? Я села на высокий табурет за прилавком и принялась пить из горлышка, в то время как клиентка, в бюстгалтере, подавала мне знаки, а Мигель продолжал засыпать меня юридическими терминами.

Я не могла, черт возьми, поверить. А нотариус продолжал говорить. Так торжественно, так профессионально, так что мне даже неудобно стало ему сообщать, что я уже сто лет назад потеряла контакт с Ритой. Но его это остановило. «О Рите не переживай, я ее найду», сказал он. И перед тем как положить трубку он предложил встретиться в его кабинете накануне дня рождения, чтобы вручить нам подарок, который, если он не ошибался, хранился в чемодане.

Я нечаянно присвистнула, да так громко, что через полуоткрытую занавеску я видела, как покупательница подпрыгнула от испуга. «Этот подарок не мог прийти в более подходящий момент», говорила я себе, направляясь в картонным коробкам, которые были сгружены посреди магазина. Мириам, всегда такая благоразумная, осторожная, услужливая и щедрая, и надо же, уже в могиле, совершит свое главное благодеяние. Потому что я заранее предчувствовала, что внутри чемодана, если не целое состояние, то по крайней мере была приличная сумма денег, которая частично решит мои проблемы. Как своевременно! Трижды ура в честь Мириам!

Я погрузила кутер в скотч на коробке, и пока он сколзил с одного конца на другой, я представила лицо Мириам, обрамленное темными волнистыми волосами, с розовыми веснушчатыми щечками, с ее выразительнысм темными глазами. Она шаловливо улыбалась как будо говоря мне: «Что, не ожидала? Попробуй скажи что я тебя не удивила». Но тревожная сирена скорой помощи или пожарников заставил исчезнуть это видение.

Я открыла коробки стараясь не сломать ноготь и выбрала наугад три пиджака чтобы вручить их покупательнице ожидающей меня в примерочной. Каково же было мое изумление когда, распахнув занавески, я обнаружила ее сидя на банкетке и поедая круассан. Вот ведь чего мне не хватало! Я смотрела и не верила своим глазам: деревянный нелаченый пол был весь усыпан крошками, а ей хоть бы что, сидела и грызла свой тормозок, как будто так и надо. Ну елки-палки, мы же в Энсанче Барселоны, сеньора!

Чтобы не сорвать на нее псов, я развернулась, бросила три пиджака на стул и ушла покачивая бедрами (пусть посторонятся женщины без приличных каблуков, когда появляется та у кого они есть).

Я закрылась в туалете. В моей голове лихорадочно носились мысли. Если бы это был не Мигель, а какой-то другой человек, я бы решила что все это дурацкий розыгрыш. Странно что Мириам не завещала мне деньги сразу после ее смерти, как обещала, а через столько лет. И не то что странно, просто в голове не укладывалось. Потому что Мириам была добрая, но не глупая, она должна была знать, что деньги со временем обесцениваются.

С одной стороны, тот факт, что Мириам вручила чемодан Мигелю, чтобы он нам его передал, подчинялся определенной логике: так усиливался эффект сюрприза; с другой стороны, где смысл, дать ему ключ, но не сказать, что внутри (он утверждал, что не в курсе)? Может, ей было неловко, располагать такой суммой денег, таким капиталом в ее возрасте? Может, она на самом деле не доверяла двоюродному брату? Эта гипотеза не выдерживала никакой критики: если бы она ему не доверяла, то не дала бы ему ключ.

С ума сойти!